Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3

— Молодец, Саша. С тобой не пропадешь.

— Как сказать. Ну что, берем за бока Рахманина?

Хмелеву не терпелось «взять за бока» Рахманина. Как он ни старался, а свои чувства скрыть не мог и лез из кожи, чтобы доказать виновность Рахманина. Он его невзлюбил, и тут хоть лопни.

— Миронова вызвала Рахманина на одиннадцать, — сказал я. — На двенадцать назначен повторный осмотр квартиры Комиссаровой.

— Дневник мы не найдем. Или дневника вообще не было, или он уничтожен Рахманиным. По причине уличающих его моментов.

Допрос Рахманина Миронова начала с дневника. Сержант Лобанов, вызванный ею, сидел в приемной. На столе лежали его показание и справки, раздобытые Хмелевым.

— Я уже говорил, что не знаю, вела ли Надя дневник.

— Вы никогда не видели, чтобы Надежда Андреевна что-то записывала?

— Нет.

— За год вашей совместной жизни Надежда Андреевна ни разу не взяла карандаш в руки?

— Месяц назад она что-то писала. Не знаю что. Я не спрашивал. Я уже говорил, что отношения у нас строились иначе, чем это принято. Никто не волен насиловать личность другого. Дома человек должен быть освобожден от гнета условностей, которым он вынужден подчиняться в обществе. Мы не мешали друг другу, не задавали лишних вопросов. Если Надя хотела что-то сказать мне, говорила. Нет, так зачем расспрашивать?

— Виктор Иванович, вы — драматург, следовательно, человек наблюдательный.

— Не обязательно. Это совершенно не обязательно в быту. Я действительно не знаю, вела ли Надя дневник. Может быть, она его раньше вела, до меня. Не стал бы же я копаться в ее вещах! Я мог бы сейчас поискать, коли вы так заинтересованы в нем, но, простите, квартира опечатана. Я бы вообще еще раз осмотрел вещи.

— Что так?

— Все ли на месте. В то утро я был в шоке.

Хмелев криво усмехнулся и покачал головой.

Миронова сказала:

— Хорошо, Виктор Иванович, мы вам предоставим такую возможность. Как вы полагаете, что Надежда Андреевна могла писать тогда, месяц назад? Постарайтесь сосредоточиться и помогите нам. Как не вам знать наклонности Надежды Андреевны.

— Я понимаю. Наверно, письмо.

— Кому?

— Не знаю.

— Почему вы решили, что она писала письмо?

— За месяц до этого Надя получила письмо. Оно недели две валялось на телевизоре.

— Сохранилось ли оно? Вообще сохранились ли письма, адресованные Надежде Андреевне?

— Не думаю. Надя их выбрасывала. То письмо, которое валялось на телевизоре, Надя точно выбросила, порвала и выбросила. Я это видел.

— Спасибо, Виктор Иванович. Я бы хотела, чтобы вы и дальше помогли нам в установлении истины. Я прошу вас сказать, где и как вы провели время с половины двенадцатого ночи двадцать седьмого августа до шести утра двадцать восьмого августа.

— Гулял. Я уже говорил где.

— Виктор Иванович, может быть, у вас был другой маршрут, может быть, вы оказались в другом районе Москвы?

— Нет. Я вам точно назвал свой маршрут.

— Очевидно, у вас есть причины говорить неправду. Но, простите, как гласит народная мудрость, у лжи короткие ноги. Я даю вам время. Подумайте. — Миронова стала собирать со стола бумаги. — Я уверена, когда мы вернемся сюда после осмотра квартиры, вы измените свои показания.

Рахманин ощетинился:

— Ошибаетесь!

— Ваше упрямство противоречит здравому смыслу.

— Ваша уверенность тоже!

— Наша уверенность основана на фактах. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь. — Миронова протянула справку из магазина «Фарфор».

— Ну и что? Я был занят своими мыслями и не разглядывал витрины. — Рахманин вернул справку.

— Что вы скажете на это? — Миронова протянула справку о работе поливальных машин на площади Революции.

Рахманин пробежал глазами строки и положил справку на стол.

— Что вы молчите, Виктор Иванович?

— Думаю, как объяснить, что мне наплевать, на какой скамейке сидеть — сухой или мокрой, когда я занят своими мыслями.

Миронова покраснела.

— Позовите Лобанова, — сказала она Хмелеву.

Тот охотно выполнил ее поручение.

Рахманин с любопытством разглядывал сержанта, субтильного парня с чистым, как у ребенка, лицом.

— Товарищ Лобанов, повторите, пожалуйста, ваши показания, — сказала Миронова.

— Пожалуйста, — сказал Лобанов. — Значит, так. Двадцать седьмого августа сего года я заступил в наряд в двадцать два ноль-ноль. Дежурил на площади Революции. Последний пассажир вышел из метро «Площадь Революции» в час пятнадцать минут. После часа пятнадцати минут ни одного человека на площади не было до четырех утра. К будкам телефона никто не подходил, на скамейках никто не сидел. Не мог на скамейках никто сидеть. В час тридцать на площади начали работу поливальные машины. Устроили потоп. — Лобанов запнулся, очевидно, из-за ненароком вырвавшегося «устроили потоп» и уже от себя добавил, указав на Рахманина: — Этого гражданина никогда раньше не видел, не видел его и в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое августа.

— Что теперь скажете, Виктор Иванович? — спросила Миронова, когда Лобанов вышел из кабинета.

— У вашего Лобанова надо проверить зрение, — ответил Рахманин.

— Незрячих в милиции не держат.

Как только мы вошли в квартиру Комиссаровой, Рахманин заплакал. Утирая слезы, он открыл балконную дверь и какое-то время стоял в проеме.

У меня впервые закралось сомнение в искренних чувствах Рахманина. Миронова наблюдала за ним, и я понял, что она ни на секунду не выпустит его из поля зрения.

— Может, воды ему принести? — тихо спросил Хмелев.

— Оставьте его, — сказала Миронова.

Наконец Рахманин повернулся к нам:

— Я готов.

— Укажите, пожалуйста, на вероятные места, где Надежда Андреевна могла бы держать дневник, — сказала Миронова.

Рахманин указал на книжный стеллаж и бельевой шкаф.

Дневник мы не нашли ни среди книг, ни среди вещей. Мы осмотрели квартиру сантиметр за сантиметром, даже самые маловероятные места, но безуспешно.

Рахманин нетерпеливо ждал, пока мы закончим.

— Я хотел бы посмотреть кое-что. Можно?

— Можно, — ответила Миронова.

Он сразу подошел к бельевому шкафу, выдвинул ящик и достал резную деревянную шкатулку. Откинув крышку, Рахманин сказал:

— Нет кольца.

— Какого кольца? — спросил я.

— Золотого, с камнем. Посмотрите. Нет его. — Рахманин протянул нам пустую шкатулку.

— Опишите кольцо, Виктор Иванович, — сказала Миронова.

— Я же говорю, золотое кольцо с камнем.

— С каким?

— Небольшим. С фасолину.

— Цвет камня?

Я с опасением подумал, что он скажет: «Прозрачный».

— Дымчатый, — ответил Рахманин.

— Дымчатых бриллиантов не бывает, — сказал Хмелев. Он думал о том же, о чем и я. Но ему не следовало проявлять свою эрудицию. Он просто не удержался, переполненный недоверием к Рахманину.

— Я не сказал «бриллиант»! Кольцо было с топазом! — чуть ли не крикнул Рахманин.

— Спокойно, Виктор Иванович. Когда в последний раз вы видели это кольцо? — спросил я.

— Днем двадцать седьмого, когда Надя уходила в театр. Она его надела и тут же сняла. Кольцо стало велико ей. Надя похудела.

— Не могла Надежда Андреевна положить кольцо в другое место?

— Оно и лежало вот в этой вазочке, — Рахманин взял со средней полки стеллажа резное деревянное блюдце. — Я видел, как Надя положила сюда кольцо. Обычно она держала оба кольца в шкатулке. Она торопилась.

— Почему вы не упомянули о кольце при первом осмотре?

— Я плохо соображал. Не пришло в голову заглянуть в шкатулку.

— Может быть, Надежда Андреевна все-таки надела кольцо уходя, а вы не заметили?

— Тогда кольцо должно быть в сумке! — Рахманин высыпал на стол содержимое черной кожаной сумки Комиссаровой — кошелек, пудреницу, две помады, шариковую ручку, карандаш для бровей, расческу, носовой платок. Кольца среди вещей не было. Рахманин заглянул в сумку, прощупал, потом открыл кошелек и растерянно посмотрел на нас. Будто не веря своим глазам, он еще раз заглянул в кошелек. Кошелек был пуст. Это я хорошо помнил. — Здесь нет денег.

— И деньги пропали? — сказал Хмелев.

Рахманин кивнул.

— Много? — спросила Миронова.

— Двадцать пять рублей, — ответил Рахманин. — Вы не верите мне?

— Верим, Виктор Иванович, — сказала Миронова.

— Понимаете, когда я уходил, то взял из кошелька десять рублей, а в нем лежало тридцать пять — одна десятка и одна двадцатипятирублевка.

— Надежда Андреевна не могла одолжить деньги соседям, той же Голубовской? — спросил я.

— Вряд ли. Это были последние деньги в доме, — ответил Рахманин. — Кольцо, деньги… Нет, не одалживала их Надя.

— Может быть, еще что-нибудь пропало? — сказала Миронова и, когда Рахманин пожал плечами, добавила: — Виктор Иванович, осмотрите все внимательно.